СЕРГЕЙ
ПЛАТОН
Мемуары двадцатилетнего
/первая тетрадь стихов/
А ведь это не стихи. Если уж определять им жанр, то в моей первой и единственной тетрадке стихов собраны просто рифмованные «записки для памяти», обычные мемуары двадцатилетнего. Ведь они не потрясают миры, не созидают иной реальности, не впечатляют грандиозными прозрениями. Более или менее верно организованные ритмически, свежо или тривиально, гармонично или коряво, эти простодушные тексты излагают более или менее глубокие размышления и чувства, адресованные, прежде всего, небольшому кругу близких, далеких и даже недалеких друзей автора.
· · ·
Сговориться о многом надо,
Чтоб в обыденных бедах выжить.
Ежедневно шныряем рядом
И не можем момента выждать.
Что ж вы робкие-то такие?
Что же я такой робкий тоже?
Болтуны и вруны неплохие,
А о важном поведать сложно…
· · ·
В шоколадном магазине – народ.
За витринами – жара приторная,
Разжиревший продавец, идиот.
На прилавке – шоколад плиточками.
Шоколадная дама, несчастная,
Пригоревшие рассыпала батончики.
А горячая толпа, безучастная,
С наслаждением размазывает, топчет их.
Восторгаются причесанные мальчики,
Шоколадною слюной истекающие.
Усмехаются на полочках зайчики,
На расходы мам и пап подстрекающие.
А в трельяжах – грильяжей отражение.
Лезет дядя со щеками пурпурными,
Пробиваясь жировыми отложениями,
Выражениями сыплет культурными.
Будут беды заедать медалями
И зефирами с коричневой корочкой.
Не попросит никто, чтобы дали им
Первосортную пачку горечи.
· · ·
Саркастик. Теоретик. Практик.
Приятель. Менеджер. Охальник.
Мечтатель. Соучастник. Тактик.
Сотрудник. Космонавт. Начальник.
Свой парень. Собутыльник верный.
Коллега точный. Мастер яркий.
Партнер надежный. Гений нервный.
Стратег хороший. Спорщик жаркий.
Трудяга и гуляка праздный.
Болтун и лоботряс изрядный.
Порой, – аскет благообразный.
Порою, – стильный франт нарядный…
Причудлив смысловой акцент
Филологических открытий.
Профессор. Маршал. Президент.
Но только самка (извините!)
· · ·
Вечерний липкий воздух
Мое лицо измажет
Ночною теплой сажей.
Скорее в дождь, как в душ!
Стонущей фразы отзвук
На образ Бога нашит.
Я утопаю в чаше
Расплакавшихся душ…
· · ·
Театр эстрады. Мост. Опять рождался
Июльский вечер. В каплях куполов,
Растерзанный, лениво отражался
Унылый лик усталых облаков.
Москва-река спала во влажной тени.
От ливней и от тяжести ветров
Кресты и звезды отдыхали. В лени
Привычно равнодушного метро
Сквозило холодом, толпой, бездушьем.
И все-таки оно меня везло.
Я был забытым, молодым и злющим,
Таким талантливым. Не повезло.
Сверкала под асфальтовым стеклом
Моя звезда. Аэропорты. Дом.
· · ·
Никуда его ни деть.
Никуда ему ни деться.
Умудрился прогореть,
Не успев и разгореться.
· · ·
Люди оставили город.
Маленький, в несколько двориков.
С кольями мокрых заборов.
С крышами – крышками гробиков.
Выли ночными собаками
Двери без верных запоров.
Бельма оконные плакали
В белые рваные шторы.
Крохотный дом, перекошенный
Прятали злые аллеи.
На магазине заброшенном
Лозунги чинно алели.
Юной травой зарастала
Бывшая главная улица.
Города в мире не стало.
Радоваться или хмуриться?
· · ·
Достоин сотен эпиграмм.
Его зовут – Театр Драм.
· · ·
Она – театр! Она – искусство!
Ежесекундно, без антракта,
Она рождает жизни чувство
И презирает чувство такта.
От чувства юмора до веры –
Все убедительно и верно.
Ей изменяет чувство меры
И чувства оттого безмерны!
· · ·
Уставших, престарелых ликов город
Сползает осторожно в вечер снов.
Землистыми глазами просит слов,
Надеясь успокоить смрадный ворох
Дневных побед над сотнями голов.
Из ветхих нор зрачков течет усталость,
Испачкав белый свет и белый храм.
Как страшно доверять прожекторам
Страдание. Но вновь спасает жалость
Задумавшихся мрачно панорам.
· · ·
Она «в кругах» вращается,
Искусством насыщаясь.
Вращаясь развращается,
Тащась и восхищаясь.
· · ·
Час десять. Им кажется, будто я сплю.
Квартет монологов утихнуть пытается.
Раздоры на цыпочках передвигаются.
Дышу в одеяло, бешусь и терплю.
Вот кто-то из них за гитару задел,
Гитара летит и в куски распадается,
А он - побледнел, потускнел, поседел,
И с хитрою рожей стоит, извиняется.
Нахлынули сны дальних сладких дворцов,
Но мысли шугаются, в сон не сложившись,
Им снова мешает квартет голосов,
Причудливым эхом от стен отразившись.
По комнате мечется стиснутый дым,
Упрямо шепча: «засыпай, не сдавайся».
А тот, что тускнел, перестав быть седым,
Пихает в плечо: «вот и день, просыпайся».
· · ·
Этой ночью строят дом.
И стоять он будет век.
Из прожектора, лучом,
Сыплется на стройку снег.
Как на белую постель,
Презирая ветра писк,
В неуснувшую метель,
Падают фонтаны искр.
Им осталось остывать
Незаметно для меня.
Мрак ночной спешит смешать
Части снега и огня.
Буря снежная нежна
И луна бледна как мел.
Вспоминаю у окна
Россыпи погасших дел.
И надеюсь – обо мне
Не забудут никогда.
В едко-черной тишине
Медленно летит звезда.
Ночь умеет как никто
Расплести дневную лень.
Чтобы я заметил что
Не достраивает день.
· · ·
У нее отменный торс!
Как она шикарна в фас!
Неуемно глупый форс
Превращает в явный фарс
Даже этот чинный тост.
За ее спиною фат
Тормошит прически ворс.
Он одет, тире богат.
Хоть и молод и не тот,
Да и сам уже не рад,
Но она к нему пойдет.
Может, потому, что март?
Подавив рассудка зуд.
Проглотив дежурный мат.
Год неискренних минут.
Неумелый ряд растрат.
· · ·
Апельсиновый запах Нового года
Расползается в гуще еловых веток.
За огромным окном – голубая свобода,
Облака третий день вспоминают лето.
На халате твоем отрывается хлястик.
Беззаботны глаза и походка раскована.
Ты как будто забыла, что все это – пластик,
А оконная рама на холсте намалевана.